— Сергей Медведев
Сергей Медведев написал:
Когда я позвонил маме, она еще не знала. Я сказал:
— Не могу идти на регистрацию. Стою и плачу посреди аэропорта.
Она даже не стала спрашивать, что случилось, а только охнула:
— Навальный?
Мы не часто говорили о нем в последнее время, но он был в подсознании всегда, как незаживающая рана. Это было ожидаемо, предсказуемо, это ничего не прибавит к нашему пониманию России, история которой выстелена такими жертвами, но все равно это очень больно.
И я не откажусь от слов, написанных в предыдущем посте. Его убила не власть, его убила вся страна, та самая блоковская «поганая, гугнивая родимая матушка Россия», которую он так любил и в которую верил.
Вечная память.
В другой статье он написал:
Навальный был сделан из какого-то другого материала, даже непонятно, как он мог появиться в России, «из Назарета может ли быть что доброе?» Все, что он говорил, делал, его стиль, манера, поведение было настолько возмутительно нездешним. Он бросал вызов правилам самим своим видом, несокрушимой американской улыбкой, закатанными рукавами рубашки, тефлоновой броней иронии, идеальными зубами, безупречной семьей; само его существование было оскорблением для местных правил. В России много достойных людей, противостоящих системе, правозащитников, активистов, политиков, но все они стилистически принадлежат локальной культуре — их осанка, манера речи, их костюмы и обувь; а Навальный был — инопланетянин. Все, что он делал, было перпендикулярно общепринятому (в том числе, в оппозиционной среде), и даже ошибаясь, он оставался радикально другим.
Когда его отравили а затем посадили, его инопланетность еще больше проявилось — иначе невозможно объяснить его буддийскую выдержку, суфийскую мудрость, христианское терпение и тот совершенно божественный юмор, с которым он разбирал и низвергал систему, причем, чем сильнее на него давили, тем более метким становился этот юмор. О таком читаешь только в житиях мучеников первых веков христианства: их жгут на костре, а они из пламени смеются над палачами и изрекают философские истины.
Он был убит, потому что был стилистически несовместим с нынешней Россией, эта страна его исторгла из себя, как иудеи исторгли Христа. Возможно, как говорил Гоголь о Пушкине, это был «русский человек в конечном его развитии, каким он явится на свете через двести лет», но беда в том, что развитие русского человека окончено, и мы уже никогда не узнаем, каким он явится ни через двести, ни через двадцать лет. Его нам послали, но мы его не приняли.